In every wood in every spring there is a different green. (C)
СюрпризСюрприз
Попадись мне где-нибудь этот гаденыш… не знаю, что я с ним бы сделала! Главное, с виду тихенький такой был, бедненький. Я же еще за него и вступилась. Даник с парнями его совсем уже побить собирались. Точно-точно. Пацан-то мелкий такой, лет семь, ну, может, восемь. Перепугался весь, глаза – как тарелки. Я говорю – Даник, ты чё, совсем на голову больной? Чё к сопливому привязался, тебе больше делать нечего? Даник мне – а чего он тут, он не с нашего двора, мы сначала по-хорошему, отдавай бабло и топай себе, куда шел, десятку дал бы и все дела, так нет, его жаба душит, мелкий, а жлоб. Я говорю – может, у него правда нету, или предки погнали в магазин, может, его потом за эту десятку сгрызут. Смотри, он белый прямо. Ресницами так похлопала: ну Да-аник… Он растаял, конечно. Плечи расправил, надулся, как ван Дамм: вали отсюда, пацан, я сегодня добрый. Этот пошел, потом обернулся, на меня так зыркнул, даже на мурашки меня пробило отчего-то, и как ляпнет:
- Благодарю тебя, добрая и прекрасная девушка. За доброе сердце тебе от меня дар: отныне будешь ты понимать язык всех зверей и птиц и всякой живой твари.
И ушел.
У Даника аж челюсть отпала. И у дружков его тоже. А потом как давай ржать, прямо пополам складываются. Ну, я тоже посмеялась, говорю – видите, правильно, что не побили, он же с привихом, разве можно таких обижать. И пошла себе домой.
А назавтра иду в школу, гляжу – у подъезда котик сидит, облезлый такой, несчастный, разевает пасть – вроде как «мяу», а я слышу:
- Умираю от голода! Три дня не ел, на помойку злые собаки не пускают, подайте хоть огрызочек, хоть корочку от сыра…
Я даже оглянулась – может, прикалывается кто? Никого вокруг, пусто. А котик опять свое:
- Ох, как живот подвело, уже и лапы холодеют, хоть бы глоточек молочка, смерть моя приходит…
Мне так жалко его стало, просто сил нет. Я портфель расстегнула, вытащила завтрак в пакетике.
- Маленький, мурлыся… Молочка у меня нет, а вот тебе бутербродик.
Развернула бутерброд с колбаской, положила перед ним на асфальт. А эта сволочь усатая смотрит так это свысока, ну просто не передать, и басом:
- Что за гадость ты мне тут предлагаешь? Нет бы рыбки кусочек или курочки… Ешь сама свою мерзкую колбасу!
И пошел, и, главное дело, хвост трубой.
А я стою, как дура. Обидно, прямо до слез. И бутерброд жалко, он же вкусный. Я не такая привередливая, как некоторые, но не поднимать же с земли. Пнула этот несчастный бутерброд ногой, он в кусты улетел, застрял там среди веток – хлеб отдельно, колбаса отдельно.
Весь день в школе настроение было никакое. Ну, думаю, чтобы я еще когда-нибудь кого-нибудь пожалела…
А после уроков иду домой мимо помойки. Около мусорных баков псина валяется. Да какая там псина, щенок. Тощий, кожа да кости, дистрофик настоящий. Пестренький такой, черно-белый, только грязный – жуть. Я даже головы не повернула. Хватит с меня бедненьких. Только, когда мимо проходила, нечаянно шаги замедлила, слышу, он тихонечко так скулит:
- Иди, иди себе. Нечего на меня таращиться. Знаю я вас, людей. Или бросите чем, или так просто облаете. Вали отсюда, дай подохнуть спокойно.
Ну и что я могла? Сгребла дурака этого в охапку, и домой. Напоила, водичкой сначала, потом молоком. После выкупала, пока предки с работы не пришли. Он ничего, не вырывался, только вякнул – фу, мокро. А я ему – цыц, говорю, на помойке, что ли, сухо? Он заткнулся. Когда полотенцем вытирала, терпел, помалкивал.
Когда предки пришли, жуть что устроили. А вообще, я думала, будет хуже. Песик горестно так на них смотрел, разжалобил. Они ж не знали, что он бубнит не переставая:
- Так и знал, что без скандала не обойдется, вот попал к занудам, лучше бы на помойке подох, давно бы уже отмучился…
В общем, разрешили оставить. Только свозили к ветеринару, прививки там, какие надо, сделали. У него еще язва какая-то на лапе была, вроде – ожог, дали мазь. Быстро все зажило.
Я его Дистрофиком назвала. Он у нас отъелся, жирный такой стал.
Теперь, только где задержусь – Дистрофик сцену закатывает. Почему так долго, я волновался, всякое может случиться… Мало мне было, что родители зудят, теперь этот с ними слово в слово!
И вообще, с этим подарочком никакой жизни не стало. Всякая шавка тебя обсуждает, козявки разные – и те критикуют.
Иду мимо автобусной остановки, там заборчик такой, на нем воробей сидит, смотрит на меня и задумчиво так рассуждает:
- Не пойму я людей. Могут менять оперение, как пожелают, а расцветку выбирают всегда самую бессмысленную. А такой смешной окраски, как у этого человеческого птенчика, я давно уже не видел…
Я ему кулаком погрозила да как рявкну:
- Сам ты птенчик!
Он так удивился, чуть с заборчика не упал.
На кухне однажды увидела двух тараканов. Гадость, прихлопнуть хотела, вдруг слышу, один другого зовет:
- Друг мой, иди скорее сюда, взгляни, какую сырную крошку я нашел – настоящий грюйер! Сразу видно, что здесь не какой-нибудь притон, живут истинные ценители.
А это я у родителей выпросила, на окончание четверти. Он дорогущий, как не знаю что, и все кривятся – как ты можешь эту вонючку есть, а я его обожаю. Ну и как тут их прихлопнуть, если у нас с ними вкусы одинаковые? Рука не поднялась.
И с Даником у меня все разладилось. Вечером как-то сидели мы в беседке с ребятами. Даник что-то пел под гитару. Он играть-то не особо умеет, но все-таки. И поет не то, чтобы очень, скорее вопит, но ведь старается произвести впечатление. Мне приятно было. А рядом на травке сидели две кошечки. Я их знаю, они из нашего подъезда обе. Одна с первого этажа, другая с четвертого. И слышу, та, что с четвертого (она постарше), объясняет другой, молоденькой:
- Видишь, дорогая, брачные игры у людей немного напоминают наши. Разумеется, о благозвучности пения речь не идет. И поклоннику не придется доказывать даме сердца свою доблесть в битве. Соперники у него трусоваты, готовы отступить без боя. Но человеческие самки нетребовательны, для них и такой сгодится…
Я только пробормотала что мне, мол, что-то нехорошо, и бежать. Когда вскочила в подъезд, хохотала как безумная. И с тех пор ничего с собой поделать не могу – как Даника увижу, сразу начинаю давиться от смеха.
Правда, недавно познакомилась с одним интересным типом. Как раз, когда первый снег выпал. Он ворона… то есть, ворон. Страшно сердился, что я неправильно называю. Черный-черный весь, прямо угольный, а клюв страшенный – жуткое дело. Вот с ним поболтать ничего, прикольно. Ему триста лет, обалдеть можно. Из Литвы прилетел, он вообще-то там живет, а сейчас путешествует. Он и в Польше бывал, и в Германии, и во Франции, и много где еще, девять языков знает, с ума сойти. Его Гедиминасом зовут, в честь какого-то князя.
Вот сейчас Дистрофика позову и пойдем гулять. Толстый Дистрофик в снегу валяться обожает, шалеет просто. Ну что скачешь, что скачешь? Минутку подожди, я хлеба прихвачу. Для этих дураков, ну, воробьи которые. Они, оказывается, когда голодные, жутко мерзнут, бедняги. И голуби пускай поклюют. Они, правда, тупые, ну никаких интересов, разговоры их послушаешь – уши вянут. Но ведь тоже жить хотят, правда? А все-таки с воробьями веселее, хоть они и наглые.
Синички еще, тоже шустрые птички, но иногда такого сказанут, не знаешь, как и ответить. Еще я с крысиком одним познакомилась. Там, в парке, труба такая есть, прямо в газон уходит, вот он оттуда иногда вылезает. Как зовут, не сказал – темнит. Такие вещи о себе рассказывает – прямо гангстер какой-то, честное слово. Только я думаю, привирает. Рисуется просто. Но ему гостинцев не тащу, все равно не возьмет. Очень гордый. А для Гедиминаса пирожок слоеный припасла. Может, понравится. А еще стеклянные бусы ему подарю, пусть поиграет. Он такие штучки любит.
Попадись мне где-нибудь этот гаденыш… не знаю, что я с ним бы сделала! Главное, с виду тихенький такой был, бедненький. Я же еще за него и вступилась. Даник с парнями его совсем уже побить собирались. Точно-точно. Пацан-то мелкий такой, лет семь, ну, может, восемь. Перепугался весь, глаза – как тарелки. Я говорю – Даник, ты чё, совсем на голову больной? Чё к сопливому привязался, тебе больше делать нечего? Даник мне – а чего он тут, он не с нашего двора, мы сначала по-хорошему, отдавай бабло и топай себе, куда шел, десятку дал бы и все дела, так нет, его жаба душит, мелкий, а жлоб. Я говорю – может, у него правда нету, или предки погнали в магазин, может, его потом за эту десятку сгрызут. Смотри, он белый прямо. Ресницами так похлопала: ну Да-аник… Он растаял, конечно. Плечи расправил, надулся, как ван Дамм: вали отсюда, пацан, я сегодня добрый. Этот пошел, потом обернулся, на меня так зыркнул, даже на мурашки меня пробило отчего-то, и как ляпнет:
- Благодарю тебя, добрая и прекрасная девушка. За доброе сердце тебе от меня дар: отныне будешь ты понимать язык всех зверей и птиц и всякой живой твари.
И ушел.
У Даника аж челюсть отпала. И у дружков его тоже. А потом как давай ржать, прямо пополам складываются. Ну, я тоже посмеялась, говорю – видите, правильно, что не побили, он же с привихом, разве можно таких обижать. И пошла себе домой.
А назавтра иду в школу, гляжу – у подъезда котик сидит, облезлый такой, несчастный, разевает пасть – вроде как «мяу», а я слышу:
- Умираю от голода! Три дня не ел, на помойку злые собаки не пускают, подайте хоть огрызочек, хоть корочку от сыра…
Я даже оглянулась – может, прикалывается кто? Никого вокруг, пусто. А котик опять свое:
- Ох, как живот подвело, уже и лапы холодеют, хоть бы глоточек молочка, смерть моя приходит…
Мне так жалко его стало, просто сил нет. Я портфель расстегнула, вытащила завтрак в пакетике.
- Маленький, мурлыся… Молочка у меня нет, а вот тебе бутербродик.
Развернула бутерброд с колбаской, положила перед ним на асфальт. А эта сволочь усатая смотрит так это свысока, ну просто не передать, и басом:
- Что за гадость ты мне тут предлагаешь? Нет бы рыбки кусочек или курочки… Ешь сама свою мерзкую колбасу!
И пошел, и, главное дело, хвост трубой.
А я стою, как дура. Обидно, прямо до слез. И бутерброд жалко, он же вкусный. Я не такая привередливая, как некоторые, но не поднимать же с земли. Пнула этот несчастный бутерброд ногой, он в кусты улетел, застрял там среди веток – хлеб отдельно, колбаса отдельно.
Весь день в школе настроение было никакое. Ну, думаю, чтобы я еще когда-нибудь кого-нибудь пожалела…
А после уроков иду домой мимо помойки. Около мусорных баков псина валяется. Да какая там псина, щенок. Тощий, кожа да кости, дистрофик настоящий. Пестренький такой, черно-белый, только грязный – жуть. Я даже головы не повернула. Хватит с меня бедненьких. Только, когда мимо проходила, нечаянно шаги замедлила, слышу, он тихонечко так скулит:
- Иди, иди себе. Нечего на меня таращиться. Знаю я вас, людей. Или бросите чем, или так просто облаете. Вали отсюда, дай подохнуть спокойно.
Ну и что я могла? Сгребла дурака этого в охапку, и домой. Напоила, водичкой сначала, потом молоком. После выкупала, пока предки с работы не пришли. Он ничего, не вырывался, только вякнул – фу, мокро. А я ему – цыц, говорю, на помойке, что ли, сухо? Он заткнулся. Когда полотенцем вытирала, терпел, помалкивал.
Когда предки пришли, жуть что устроили. А вообще, я думала, будет хуже. Песик горестно так на них смотрел, разжалобил. Они ж не знали, что он бубнит не переставая:
- Так и знал, что без скандала не обойдется, вот попал к занудам, лучше бы на помойке подох, давно бы уже отмучился…
В общем, разрешили оставить. Только свозили к ветеринару, прививки там, какие надо, сделали. У него еще язва какая-то на лапе была, вроде – ожог, дали мазь. Быстро все зажило.
Я его Дистрофиком назвала. Он у нас отъелся, жирный такой стал.
Теперь, только где задержусь – Дистрофик сцену закатывает. Почему так долго, я волновался, всякое может случиться… Мало мне было, что родители зудят, теперь этот с ними слово в слово!
И вообще, с этим подарочком никакой жизни не стало. Всякая шавка тебя обсуждает, козявки разные – и те критикуют.
Иду мимо автобусной остановки, там заборчик такой, на нем воробей сидит, смотрит на меня и задумчиво так рассуждает:
- Не пойму я людей. Могут менять оперение, как пожелают, а расцветку выбирают всегда самую бессмысленную. А такой смешной окраски, как у этого человеческого птенчика, я давно уже не видел…
Я ему кулаком погрозила да как рявкну:
- Сам ты птенчик!
Он так удивился, чуть с заборчика не упал.
На кухне однажды увидела двух тараканов. Гадость, прихлопнуть хотела, вдруг слышу, один другого зовет:
- Друг мой, иди скорее сюда, взгляни, какую сырную крошку я нашел – настоящий грюйер! Сразу видно, что здесь не какой-нибудь притон, живут истинные ценители.
А это я у родителей выпросила, на окончание четверти. Он дорогущий, как не знаю что, и все кривятся – как ты можешь эту вонючку есть, а я его обожаю. Ну и как тут их прихлопнуть, если у нас с ними вкусы одинаковые? Рука не поднялась.
И с Даником у меня все разладилось. Вечером как-то сидели мы в беседке с ребятами. Даник что-то пел под гитару. Он играть-то не особо умеет, но все-таки. И поет не то, чтобы очень, скорее вопит, но ведь старается произвести впечатление. Мне приятно было. А рядом на травке сидели две кошечки. Я их знаю, они из нашего подъезда обе. Одна с первого этажа, другая с четвертого. И слышу, та, что с четвертого (она постарше), объясняет другой, молоденькой:
- Видишь, дорогая, брачные игры у людей немного напоминают наши. Разумеется, о благозвучности пения речь не идет. И поклоннику не придется доказывать даме сердца свою доблесть в битве. Соперники у него трусоваты, готовы отступить без боя. Но человеческие самки нетребовательны, для них и такой сгодится…
Я только пробормотала что мне, мол, что-то нехорошо, и бежать. Когда вскочила в подъезд, хохотала как безумная. И с тех пор ничего с собой поделать не могу – как Даника увижу, сразу начинаю давиться от смеха.
Правда, недавно познакомилась с одним интересным типом. Как раз, когда первый снег выпал. Он ворона… то есть, ворон. Страшно сердился, что я неправильно называю. Черный-черный весь, прямо угольный, а клюв страшенный – жуткое дело. Вот с ним поболтать ничего, прикольно. Ему триста лет, обалдеть можно. Из Литвы прилетел, он вообще-то там живет, а сейчас путешествует. Он и в Польше бывал, и в Германии, и во Франции, и много где еще, девять языков знает, с ума сойти. Его Гедиминасом зовут, в честь какого-то князя.
Вот сейчас Дистрофика позову и пойдем гулять. Толстый Дистрофик в снегу валяться обожает, шалеет просто. Ну что скачешь, что скачешь? Минутку подожди, я хлеба прихвачу. Для этих дураков, ну, воробьи которые. Они, оказывается, когда голодные, жутко мерзнут, бедняги. И голуби пускай поклюют. Они, правда, тупые, ну никаких интересов, разговоры их послушаешь – уши вянут. Но ведь тоже жить хотят, правда? А все-таки с воробьями веселее, хоть они и наглые.
Синички еще, тоже шустрые птички, но иногда такого сказанут, не знаешь, как и ответить. Еще я с крысиком одним познакомилась. Там, в парке, труба такая есть, прямо в газон уходит, вот он оттуда иногда вылезает. Как зовут, не сказал – темнит. Такие вещи о себе рассказывает – прямо гангстер какой-то, честное слово. Только я думаю, привирает. Рисуется просто. Но ему гостинцев не тащу, все равно не возьмет. Очень гордый. А для Гедиминаса пирожок слоеный припасла. Может, понравится. А еще стеклянные бусы ему подарю, пусть поиграет. Он такие штучки любит.
@темы: Сочиниловки
-
-
26.01.2007 в 16:50В цитатник!!!
-
-
26.01.2007 в 19:24ворон -
-
-
26.01.2007 в 23:35-
-
27.01.2007 в 15:57такая замечательная идея!
Не бросай рассказку, напиши бОльший объем: приключений всяких добавь, и как бедной девушке по жизни с таким даром идется... и неожиданную встречу какую-нибудь... ах!
-
-
29.01.2007 в 08:44Сундук Мертвеца Думаешь, стоит? Попробую... Хотя пока идей никаких. Или, может быть, слишком много...
-
-
29.01.2007 в 14:19Наверное, слишком много идей - у меня такое бывает.
Отпускай воображение на волю: куда повернет, о том и пиши
-
-
29.01.2007 в 16:23-
-
01.02.2007 в 21:58-
-
13.02.2007 в 00:55-
-
13.02.2007 в 18:26Кимури Спасибо!